Небесное дао напоминает натягивание лука. Когда понижается его верхняя часть, поднимается нижняя. Оно отнимает лишнее и отдаёт отнятое тому, кто в нем нуждается. Небесное дао отнимает у богатых и отдаёт бедным то, что у них отнято. Человеческое же дао — наоборот. Оно отнимает у бедных и отдаёт богатым то, что отнято. Кто может отдать другим всё лишнее? Это могут сделать только те, которые следуют дао. Поэтому совершенномудрый делает и не пользуется тем, что сделано, совершает подвиги и себя не прославляет. Он благороден потому, что у него нет страстей.
* * *
В одном из предыдущих комментариев я толковал небесное дао, как Творца, но в этой главе весь контекст указывает, что под дао подразумевается Путь. Поэтому можно попробовать рассмотреть небесное дао как некий высший или божественный Путь, но легче нам от этого не станет: всё равно в итоге получится какой-то Робин Гуд, отбирающий у богатых, чтобы раздать отобранное бедным.
Метафора с натягиванием лука ближе к Пути: тетива не должна быть натянута слишком сильно, чтобы она не лопнула, ну а слабое натяжение приведёт к тому, что стрела никуда не полетит, упав у ваших ног. То есть, речь идёт о правильном усилии, о гармонии и избегании крайностей. Следующее предложение про отнятие лишнего, превращает Путь в некую отдельно взятую сущность, озабоченную восстановлением справедливости. Здесь можно было бы приплести Творца, но все мы знаем, что небо не обладает человеколюбием, и что богатые беспрепятственно богатеют, пока бедные беднеют, а высшие силы в это дело не вмешиваются.
Марксистская обусловленность не позволила Ян Хин Шуну найти иное прочтение фразы об отнятии лишнего, поэтому обратимся к переводу Малявина: «Вот каков Путь Небес: отнимает лишнее и прибавляет недостающее». Если мы говорим о Пути к совершенству, то именно так и происходит – в трансформации исчезает лишнее и несовершенное, а потом появляются новые качества. Если бы автор на этом и остановился, то было бы неплохо. Но он не останавливается и начинает обличать: «Путь же людей не таков: отнимают недостающее и добавляют к тому, что в избытке». И тут мы понимаем, что перевод Ян Хин Шуна, в общем, вполне точен, и автор изначально говорит о перераспределении земных благ, а не о духовной трансформации. И тогда становится понятным, что перед нами очередное упражнение в назидании, где мечты автора о высшей справедливости выдаются за действительность.
Кто может отдать людям всё лишнее? Только тот, кто следует Пути. То есть, тот, кто уже ни к чему не привязан, а потому ничего лишнего иметь в принципе не может. Существует соблазн найти и в этом высказывании духовное измерение, решив, например, что человек Пути делится с другими своими прекрасными состояниями и чудесами, но это не вяжется с общим смыслом главы. Излишки – только материальные, о других автор не знает.
Тем не менее, обойтись без упоминания совершенномудрого никак нельзя – он, всё-таки, главный герой трактата. Поэтому о нём говорится то, что уже было сказано ранее. Христиане, иудеи и мусульмане, завершая молитву, говорят: «Аминь!». Авторы «Дао Дэ Цзин», завершая очередную нелепую главу, поминают совершенномудрого.
Ритуалы очень важны.