Дао, которое может быть выражено словами, не есть постоянное дао. Имя, которое может быть названо, не есть постоянное имя. Безымянное есть начало неба и земли, обладающее именем – мать всех вещей.
Поэтому тот, кто свободен от страстей, видит чудесную тайну [дао], а кто имеет страсти, видит его только в конечной форме. Оба они одного и того же происхождения, но с разными названиями. Вместе они называются глубочайшими. [Переход] от одного глубочайшего к другому – дверь ко всему чудесному.
* * *
Человек придумывает названия всему – так уж он устроен. С одной стороны, название должно передавать суть вещи, её качества и особенности; с другой стороны – то, чему мы дали имя, мы как бы узнали, и нередко придумывание названия для нового явления становится суррогатом понимания его природы. О чём мы не можем сказать? О том, с чем никогда не сталкивались и чего никогда не видели, и о том, чего нет; чего вообще не существует. Хотя есть слово «небытие», означающее отсутствие бытия; и так получается, что и тому, чего нет, тоже можно придумать название.
Постоянное дао не может быть выражено словами, и здесь подразумевается, что слова имеют отношение к проявленному миру, что они сами – часть этого проявленного мира, а он изменчив. То, что в нём выглядит неизменным, ограничено во времени существования и рано или поздно всё равно исчезнет. И значит, постоянное дао не принадлежит этому миру, но даёт ему начало, оставаясь тайной, доступной для восприятия тех, кто свободен от страстей.
Страсть здесь – синоним желания, и только избавившийся от желаний способен воспринимать существование непроявленного. На суфийском Пути именно во время перехода к жизни без желаний, в трансформации, называемой исчезновением в Боге, мистик познаёт непроявленную Его часть – великий, ничем не ограниченный потенциал, из которого возникает Творец. И как Лао Цзы произвольно назвал эту непроявленную часть Бога именем Дао, так я – тоже произвольно – называю её Абсолютом.
Тот, кто свободен от желаний, – видит источник Бытия, а тот, кто живёт желаниями, видит только вещи этого мира, которые появляются и проявляются согласно его законам. Но весь мир – возникает из ничего. Из пустоты, которая не есть пустота, но у нас нет слов, чтобы описать это переживание мистика.
Не слишком удачная фраза «оба они одного и того же происхождения, но с разными названиями» призвана подчеркнуть прочную связь между непроявленным дао и проявленным – в виде «всех вещей». Затем им даётся очередное произвольное определение, ведь, взявшись говорить о чём-то, никто не сможет избежать создания определений. И тогда вместе они называются глубочайшими, хотя могли бы называться величайшими или ещё какими-нибудь. Впрочем, Лао Цзы ещё возвращается к вопросу определений в последующих главах своего текста, демонстрируя условность всех описаний дао.
Последняя фраза первой главы очень значима: дверь ко всему чудесному скрыта в переходе от непроявленного к проявленному, от Небытия к Бытию. Тот, кто умеет творить чудеса, соприкасается с этой тайной, и не будь Бог-Творец тесно связан с Абсолютом, Он стал бы всего лишь ещё одной частью создаваемого Им Творения, пусть даже в виде её Источника, непознаваемого для нас во всей Своей полноте, но всё-таки – познаваемого. Без непроявленного Бог стал бы смертным, как и весь создаваемый им мир, ведь и Сам Он появился из ниоткуда. Вечность и неизменность скрыты в море непроявленного, в постоянном дао, в неизменном Абсолюте. Творец и Абсолют вместе и становятся тем единым Богом, который вечен, всезнающ, существует вне времени и так далее, и так далее. При этом тайна этого перетекания энергии и материи из Небытия в Бытие и обратно так и остаётся тайной, демонстрирующей немало чудес тем, кто с ней соприкасается.