Как-то раз, после долгого перерыва, мы с Платоном снова собрались вместе, чтобы выпить по стаканчику и обсудить разные дела: например, кто из наших общих знакомых успел помереть за это время. Быстро разделавшись с покойницкой темой, мы плавно перешли к теме собственного здоровья и сразу же пришли к выводу, что оно потихоньку сдаёт. Пришлось тут же выпить за его укрепление. А потом, как водится, заговорили о работе. Оказалось, что Платон поменял место работы и даже, отчасти, её суть.
— Работа неплохая, – сказал Платон. – И прибыльная, и не очень трудная. Бывают, конечно, командировки, но это тоже терпимо.
— А что же я не слышу радости? – поинтересовался я, заметив нотки уныния в голосе Платона.
— Да, понимаешь, два года уже в этой фирме работаю, а директор на всех бумагах, для меня предназначающихся, пишет: «отправить Бережкову Д. Ю.»… А я-то Бережков П. В.!
— Нашёл проблему, – подивился я. – А зачем тебе надо, чтобы он знал точно твоё имя? Что от этого поменяется?
— А ничего, – просто ответил Платон. – Кроме моего ощущения, что я не пустое место. На прошлой-то работе все знали, как меня зовут, – всё начальство, и даже все почти уборщицы…
— А денег сколько платили?
— Денег платили гораздо меньше, – со вздохом сказал Платон. – Но уважение мне тоже необходимо. И чтобы знали меня по имени-отчеству те люди, на которых я работаю, трачу, можно сказать, бесценное время своей жизни…
Чтобы завершить эту странную тему поскорее я сказал:
— Ну, так в чём проблема? Вернись на старую работу, тебя ведь там ещё не забыли? Ну, наверное.
Платон посмотрел на меня долгим нехорошим взглядом.
— Вот в этом ты весь, – с укоризной сказал он, покачав головой. – Лишь бы ляпнуть чего-нибудь, какую хочешь гадость выдать, под видом человеческого участия. Вот скажи – если бы я мог туда вернуться, то нахрена мне было бы оттуда уходить?
Я не смутился, но не нашёл быстрого ответа на заданный мне вопрос. Я выпил молча. Через некоторое время беседа свернула в другое русло и потекла дальше. Но лёгкий осадок, некая недоговорённость как бы повисли в воздухе бара. Не вернуться к теме имени было невозможно.
Наконец, я не выдержал и спросил:
— Слушай, а зачем тебе нужно, чтобы твоё имя знало много людей? Что важного в этом факте?
— Это нужно, – ответил Платон, – чтобы я не чувствовал, что моя работа и моя жизнь проходят всеми незамеченными, следовательно, впустую. Так я это чувствую, а значит, так это и есть. И ничего с этим ощущением я сделать не могу. Да и не хочу.
Я снова выпил молча. Что тут скажешь? Каждый человек вправе придумывать себе условия, в которых его жизнь кажется ему имеющей смысл. Я и сам не лучше. Поэтому мы выпили ещё по чуть-чуть и стали расходиться.
Мы вышли из бара. На улице похолодало, и затягивать сцену прощального рукопожатия было глупо. Всё было ясно, и обсуждать хоть что-нибудь больше не было желания. И тут Платон вдруг сказал:
— Знаешь, у меня ведь ещё есть приработок… Я в одной конторе ставлю четыре подписи в месяц на бумагах. И там-то, я думаю, никто даже и фамилии моей не помнит…
После этого мы пошли каждый своей дорогой. И я, пока шёл, всё думал о том, из каких разнообразных и странных мотивов живут и действуют люди. А потом замёрз и стал думать о глотке клюквенной настойки перед сном.