Было время, когда Платону очень нравилось выпивать. Безо всякого труда или там какого-то внутреннего напряжения, он мог употребить после работы поллитру водки, а при хорошем настроении и приличной закуске – и целый литр. И не видел в этом ничего плохого. Спиртное действовало на Платона двояко – сначала взбадривало, пробуждая в нём молодецкую удаль и делая его кладезью остроумия, а потом, после того как Платон наострится вдоволь, наступало умиротворение, переходящее в глубокий сон без сновидений. Именно такой сон Платону нравился больше всего – потому что чудес и другого-прочего ему хватало на работе.

В тот год, когда произошла эта история, Платон Бережков служил в одной захудалой больнице психологом и психиатром. Как психолог он мог проникнуться бедами пациентов, а как психиатр – выписать им таких успокоительных, чтобы больной забыл своё собственное имя, и тем более те проблемы, с которыми приходил на приём. Дела у захудалой больницы шли в никуда, но, если вдуматься, в тот год, а может, даже десятилетие все больницы в городе Платона были такими. Больных от этого меньше не стало, хотя выживаемость после полученного ими лечения оставляла желать лучшего, и оттого статистические данные по ней не разглашались. В коридорах поликлиники всегда толпился нездоровый народ, поэтому Платон старался проскочить мимо, не глядя никому в глаза и почти не дыша. Мало ли с чем пришли-то. И где только такую дрянь подцепить умудряются…

Как-то раз, проходя мимо регистратуры, Платон услышал разговор между медсестрой и пациентом: «Скажите, пожалуйста, доктор сегодня принимает?» – «Доктора сегодня не будет, доктор три дня уже принимал, он не железный!» Платон даже слегка вздрогнул. И понял, что принимать – в хорошем смысле слова – можно и на работе. Тогда Платон оборудовал в своём кабинете мини-бар, в котором помимо водки держал бутылочку виски и мартини – на случай случайной связи с кем-нибудь из медсестёр. И стал прихлёбывать время от времени, в промежутках между пациентами. И дело пошло значительно лучше – настроение было почти всегда хорошим, и даже появилось некоторое тепло в отношении к больным. Но свет, как говорится, не без добрых людей. Нашлись граждане, которые заметили перемену в настроении Платона. И сразу, конечно же, донесли об этом начальству.

Начальство в лице начмеда, Надежды Петровны, не считало свою больницу захудалой, хотя некоторые из причин этой захудалости она должна была знать лучше, чем кто-либо. Начмед была крепкой пятидесятилетней женщиной с авторитарными замашками, и не будь над ней главврача, то она, конечно, развернулась бы. Узнав о хорошем настроении Платона и о причине, по которой оно стало хорошим, начмед, как и положено, вызвала Бережкова на ковёр.

Поскольку начальство просто так никого не вызывает, Платон насторожился и, приняв глоточек, отправился на неминуемую выволочку.

— Здравствуйте, Платон Васильевич,– сказала Надежда Петровна, строго взглянув на вошедшего из-под очков.

— Здравствуйте, Надежда Петровна! – бодро ответил Платон, в полной готовности отпереться от любого предъявленного обвинения или задания.

— В нашей больнице существуют строгие правила,– сказала начмед. – Они одинаковы для всех («Как же,– подумал Платон,– для всех…»), и в них есть полный запрет на употребление алкоголя в рабочее время.

Настучали, понял Бережков, и стал размышлять, какая же сука его сдала.

— От вас, Бережков, пахнет! – грозно сказала начмед. – И пахнет уже довольно давно! Есть подозрения, что вы, Бережков, употребляете алкоголь на рабочем месте. И если это так, то я имею полное право привлечь Вас к административной ответственности…

Поняв, что пора переходить в нападение, Платон включил в себе психиатра и сказал:  «Надежда Петровна, да что же это такое! Да, от меня пахнет! Не отрицаю! Но чем пахнет-то? Спиртовой настойкой эхинацеи, которую я употребляю для того, чтобы стимулировать иммунную систему и не болеть! Вот сколько больничных все наши сотрудники брали за последние полгода? Да по два, по три каждый! А я не брал ни разу, потому что принимал настойку эхинацеи. А почему на работе? А где же ещё? В нашем аптечном пункте настойка эхинацеи дешевле на десять копеек, чем в любых других местах, а с моей зарплатой это немалые деньги, вот я её у нас покупаю, у нас же и пью… И считаю все обвинения надуманными, потому что много есть лекарств на спирту, от которых потом образуется запах! Но это не значит, что из-за какого-то там запаха человек не должен заботиться о своём здоровье!»

Платон выдохнул и умолк. Надежда Петровна выглядела несколько растерянной.

— Ну ладно, Платон Васильевич… может, и в самом деле я немного погорячилась. Больничных-то вы и правда не берёте. А за здоровьем следить надо, это правильно, это хорошо…

Выйдя от начмеда, Платон отправился в аптечный пункт и купил там несколько пузырьков эхинацеи – на всякий случай. «Может, и правда попить? – думал он, направляясь к своему кабинету. – Здоровье-то не купишь…» Но, придя в кабинет, Платон принял глоточек виски и как-то расслабился, отпустив тяжёлые мысли о сохранении собственного здоровья. И в дальнейшем поступал так же, благо начмед больше не интересовалась, чем от него пахнет.

А больничных Платон по-прежнему не брал. И этим опровергал широко распространённое мнение, что пьющие люди не хотят и не любят работать.