Когда Платон Бережков сделался мистиком, в его жизни стали происходить удивительные и потрясающие вещи. Идёт он, бывало, без всякой цели к пивному ларьку, как вдруг начинает ощущать себя отделённым не только от всего мирового человечества, но и от собственного тела. Или сидит он себе на лавочке, и ни с того ни с сего начинает чувствовать неизъяснимое и где-то даже нечеловеческое блаженство, сопровождающееся видениями райских кущ, в которых святые и праведники кивают и подмигивают друг другу, как бы намекая, что самое главное ещё впереди.
Воодушевившись своим и вычитанным из книг опытом, Платон стал надменен и спесив. Все люди, бегущие вечером с работы, почему-то напоминали ему тараканов, разбегающихся при включенном в полночь свете на кухне, куда Платон выходил, чтобы запить водой. Люди казались Платону постыдно нелепыми и практически совсем не озабоченными своим духовным ростом. И днём, и ночью они представлялись Платону некими духовными пигмеями, не умеющими толком подавлять свои извращенные сексуальные желания; и себя среди них Платон воспринимал подлинным духовным исполином, этакими Гималаями, внезапно возникшими поперёк среднерусских долин.
Когда в духовном смысле Платон окончательно окреп, ему показалось, что было бы неплохо поделиться своим собственным невидимым и неделимым величием с окружающими людьми. Для этого он стал цепляться к ним с историями о том, что если они будут наблюдать за процессом своего дыхания каких-нибудь 10-20 лет, то смогут уподобиться ему, Платону Великому. Далеко не всем эти истории нравились, но несколько дураков всё-таки нашлось. Окружив себя ими, Платон стал размышлять, как бы ему так изловчиться, чтобы все небесные чудеса стали проявленными на Земле. Поначалу ничего не выходило, потом чудеса посыпались как из дырявого ведра, но были они немного странными. Чудеса эти заключались в исчезновении всего, что нравилось Платону, а больше, по сути, никаких чудес и не было. Стоило, бывало, ему пристраститься к какому-нибудь сорту водки, как она тут же снималась с производства, со всем остальным было ещё хуже.
Нельзя сказать, что Платон был начисто лишён мистических сил, порой ему удавалось исцелять сложные болезни, чем он первые 10 лет своей мистической практики очень гордился.
Платон исцелял то наложением рук, а то и банальным массажем. Лишь иногда болезнь пациента проходила сама, но и это Платон предпочитал приписывать победе своих усилий. «Исчезает же водка, – думал Платон в таких случаях, – почему бы не исчезнуть и болезням?»
С каждым годом Платон всё больше и больше проникался той мыслью, что он должен всех спасти. К сожалению, его психиатр посчитал невозможным более ни лечить Бережкова, ни общаться с ним. И некому было отслеживать гипертрофированное развитие уже давно запущенного мессианского комплекса. Поэтому Платон, не смыкая глаз, дни и ночи проводил в поисках способов, как бы объяснить людям всю уродливость их бытия.
К его большому горю к этому времени он уже не мог видеть в них насекомых. Периодически он взывал к Господу примерно с такими словами: «Господи, Дорогой, Любимый, ты либо надоумь меня, как исполнить Твою Волю, либо сотри меня с лица Земли к чертовой матери». Господь, как обычно, отделывался дурацкими шутками.
Напряжение росло. Как-то раз одна из учениц Платона, которую он очень любил, заболела и стала умирать. Платон Бережков вызвался помочь ей, привлекая к этому все свои мистические силы, и настолько в этом преуспел, что был абсолютно уверен в благополучном исходе. Он был доволен собой, своими силами и всё время чувствовал, как он велик в спасении одной из своих учениц. Когда же она умерла, не заметив, как он её спасал, Платон оказался перед нелегким выбором – либо признать, что вся его мистическая действительность и силы есть плод не по годам развитого воображения, либо чудеса исчезновения стали жёстче, либо он, Платон, всего лишь человек и может ошибаться, и не может никого спасти.
Потрясенный этой мыслью, Платон стал избегать окружающих и отстранился от дел. Он знал о вечной жизни, он знал о тайнах бытия, он знал о Божественной природе сознания, но не знал, что делать дальше. Он, учивший всех принятию и знавший сокровенные смыслы, не мог найти никакого смысла в этой смерти. Его знание никак не помогало принять произошедшее. Само по себе это было парадоксом, но Платон много лет жил парадоксами, и все равно не мог избавиться от чувства бессмысленности происходящего.
Поняв, что ему никого не спасти, поняв, что Бодхисаттва – это ещё одна из не очень удачных шуток Бога, Платон, ни с кем не попрощавшись, сгинул в неизвестность. С тех пор в нашем мире больше не было Бодхисаттв.