Когда Платон Бережков захотел сделаться духовным человеком, перед ним встал вопрос, с которым сталкивается каждый потенциальный кандидат в духовные люди, – а как этого достигнуть? Спросить было не у кого: единственным человеком, претендовавшим на звание духовного, был священник близлежащей церкви, отец Николай. Но он после каждой службы читал старушкам проповедь, в которой чаще всего клеймил грех похоти и нападал на порнографию. Проповеди его были столь страстными и гневными, что Платон заподозрил отца Николая в борьбе с собственными пороками. С точки зрения Бережкова, борьба со своей низшей природой не претила росту духовности, но и доказывала, что человек сам ещё не достиг высокого духовного уровня.
Поэтому Платон обратил свой взор на Восток, туда, откуда всходило солнце и где издавна, а не только последние пять лет, люди искали истинную духовность (дело было в конце восьмидесятых). Сначала он почитал Лао Цзы. Написано было неплохо, но непонятно о чём. Платон уловил мысль о вреде излишеств и о пользе невысовывания, но для серьёзного прогресса этого, вроде бы, было мало. А потом, спасибо индусам, он узнал про чакры.
Выглядело всё достаточно просто и привлекательно. Оказывается, каждый человек имел в себе энергию кундалини, которая в спящем, непробуждённом состоянии хранилась в районе копчика и, будучи активированной, поднималась по невидимому каналу вдоль позвоночника прямо к темени. Во время своего подъёма кундалини проходила через некие центры, называвшиеся чакрами, каждый из которых имел свои свойства и функции, влиявшие на всю жизнедеятельность человека. И надо было с помощью упражнений разбудить кундалини и заставить её двигаться вверх, к наивысшей чакре, чтобы она раскрылась подобно тысячелепестковому лотосу и Платон тут же обрёл всю возможную мощь высочайшей духовности. Но работать только с кундалини было недостаточно. Нужно было кроме этого заниматься с каждой чакрой по отдельности, очищая её от разного рода шлаков, наподобие того, как забитую трубу под раковиной прочищают раствором щёлочи. Для этого имелись мантры, несущие силу правильных вибраций, и картинки – янтры, глядя на которые человек мог гармонизировать состояние своих расстроенных чакр.
Платон, как и учила умная книжка, в которой он почерпнул высшее знание, начал с первой чакры. Купив гуаши, он нарисовал на листе ватмана знак первого центра, стараясь соблюсти правильность сочетания цветов и их оттенков. Потом повесил его перед любимым диваном, чтобы знак всегда был перед глазами. На этом диване Платон любил курить и пить пиво, когда удавалось его добыть. И заодно, вместе с употреблением алкоголя и никотина, Платон смотрел на янтру первой чакры, надеясь, что смотрение само по себе таинственным образом изменит его жизнь. Тем более что сила первой чакры обещала крепкое здоровье, которое было очень нужно Платону, чтобы безбоязненно продолжать пить и курить.
Время шло, но ничего особенно не менялось. Платон сменил жильё и изменил образ жизни, но вряд ли это можно было связать с таинственным воздействием картинки, нарисованной от руки. Скорее, жизнь менялась под воздействием естественных причин, среди которых, правда, всё ещё имело место желание духовной трансформации. Оно же, собственно, подвигло Платона к изменению приоритетов – отойти от первой чакры и начать заниматься со всеми остальными. Бывало, придёт он домой после работы, да и затянет от души: лам, вам, рам, там… И ждёт, значит, перемен. Так и шло, до поры до времени.
Платон не бросил читать книжки, и это принесло свои плоды. Он наткнулся на другую систему духовного совершенствования, в которой о кундалини вообще не упоминалось, а о чакрах – тем более. И стал заниматься. Нужно было что-то менять, да и мантры эти с янтрами порядочно поднадоели.
Незаметно прошло десять лет. Платон возмужал и набрал вес. Как-то раз, посредине обычного дня, он вдруг почувствовал некоторое движение в шестой чакре, которую прежде неоднократно пытался открыть, чтобы увидеть ауры окружающих людей. Тогда он зажмурился и направил зрачки закрытых глаз вверх – прямо в аджна чакру. Нельзя сказать, что он ощутил или увидел нечто особенное, но что-то он, безусловно, почувствовал. И осознал, что вот он, шестой центр, в действии. Позже случалось всякое, и Платон постепенно убедил себя, что все явления, связанные с шестой чакрой, не являются плодами его воображения. Тем более что о чакрах он давно уже не вспоминал.
Дальше – больше. Совсем неожиданно включился четвёртый центр, со всеми вытекающими отсюда последствиями, о которых толком и сказать-то ничего нельзя. «Господи, – думал Платон. – Наконец-то попёрло!» В общем, он радовался и старался. Нельзя сказать, что открытие чакр меняло всё его бытие, скорее, оно было следствием уже произошедших с Платоном перемен, как бы закрепляя их на некоем материально-энергетическом уровне. Дело потихонечку двигалось, и не прошло ещё пяти лет, как дело дошло и до второго центра.
А потом Платон вдруг понял, что всё это неправильно. Все изменения, происходившие с ним, не совпадали с мудростью древних, освящённой веками духовного подвижничества. «Вот, блин, попал» – думал Платон, впадая в ересь сомнения. «Как же так, – думал он, отводя своим раздумьям всё свободное время. – Не может же быть такого, чтобы кундалини открывало чакры задом наперёд? Не может же она прыгнуть из-под крестца прямо в темечко, да и пойти сверху вниз против всех правил!» Ответа не было. А понять суть своего духовного пути хотелось.
И вот, чтобы разрешить проблему, Платон решился на духовный подвиг – уйти на сорок дней в тёмный затвор. То есть сидеть в темноте всё это время, не позволяя органам зрения хоть каким-нибудь образом влиять на своё восприятие. Зачем это было нужно, Платон представлял себе смутно, но умные люди утверждали, что это помогает. Затворясь покрепче в полной темноте, Бережков стал смотреть на сводящий с ума вопрос. Ум он оставил в стороне, только духовным зрением, исходящим то из четвёртой, то из шестой чакры, ощупывал тёмные смыслы духовных тайн. Первый день не дал ничего. А на второй, как бы к вечеру, насколько ещё можно было судить о времени суток, пришло прозрение. Платон увидел себя в утробе, висящим внутри матки вниз головой. Вот он висит так, ручки-ножки скрещены, совсем беспомощный… И вот закладываются и закладываются в его теле разные органы и системы, обретая невидимые до поры взаимосвязи.
Платон понял всё разом и сразу включил свет. Господи, до чего же всё оказалось просто! Многое сразу встало на свои места. Вот оно, объяснение на все времена! Творение-то как происходит? Правильно, сверху вниз. Сходит потоками энергий, где от Бога к людям, где от Солнца к Земле… В общем, сверху вниз. И вот она, Истина: ребёночек, лежащий ногами к выходу и головой вверх, получит правильное положение этих самых энергетических чакр. А тот, кто расположен наоборот, ногами вверх, головой к выходу, получит их в обратном порядке! То есть первый центр будет у него на макушке, а седьмой, извиняюсь, под копчиком! В этот момент Платону стало ясно, почему многим йогинам не помогает стояние на голове, производимое с целью продвижения кундалини к седьмой чакре. Она-то в другом месте! Тут надо не на голове стоять, а сидеть на заднице, и сидеть ровно…
И ещё одна Истина стала яснее ясного для Платона. Как ни крутись в утробе, головой ли к выходу, ногами ли, или вообще поперёк матки, одна чакра никогда не меняет положения. Она всегда в центре, и поэтому, как бы ни входила в человека творящая сила, суть не меняется. Это четвёртая чакра, сердце. Так или иначе, каким бы странным путём ни пришлось двигаться кундалини, сердце остаётся неизменным центром бытия человека, и оно является главным связующим звеном между человеком и Богом…
И с тех пор Платон больше ни о чём не беспокоился. В том числе и о своей духовности.