Как-то раз, отмечая наступление вечера новой пятницы, мы с Платоном завели беседу о людях. То есть о себе.
— Что есть человек? – риторически спрашивал меня Платон. – Точнее, кто он есть? Откуда в нём берётся вся уникальность его свойств?
Я не счёл возможным уклониться от ответа и, предварительно смочив горло красненькой, сказал:
— От папы с мамой, откуда же ещё!
— Вот именно! – страстно воскликнул Платон, выпучив налитые кровью глаза. – Но есть и другой вопрос: почему, как в старой сказке, одному сыну достаётся мельница, другому осёл, а третьему кот? Или, говоря конкретнее, почему одному достаётся по наследственности психопатия, а другому рак желудка?
Я смягчил себя беленькой и сказал:
— Ну, это же вопросы генетики, перекрёстного опыления и законов естественного отбора… В общем, судьбы…
— Может, оно и так, – мрачно произнёс Бережков, – только судьба эта выглядит очень странной штукой. И никогда не знаешь, что отнести на счёт судьбы, а что складывается как игра случая. Вот взять моего деда. В пятнадцать лет стал секретарём сельсовета – как единственный грамотный в селе. А через год был снят с должности в силу склонности проводить время в колхозном яблоневом саду, употребляя вино в компании собутыльников. В чём здесь судьба? Наверное, во всём. Но и дальше было не хуже – отправили его, семнадцатилетнего, по комсомольской путёвке охранять зону с политзаключёнными. А оттуда сразу в армию, фактически на войну. Где он и попал в плен к немцам в июне сорок первого. А через три дня сбежал. И полгода потом догонял линию фронта, передвигаясь по ночам и прячась в сеновалах.
— Да он у тебя просто герой, – сказал я, снова обратившись к красненькой.
— Можно сказать и так, – кивнул Платон, отхлебнув. – Однако дело не в этом. Вот оно в чём – в его отношении к жизни. Всю жизнь он сумел прожить так, как если бы она его почти не касалась. Что смена партийной линии, что новые горизонты строительства коммунизма практически никак не влияли на его житьё-бытьё. Любил он женщин и любил выпить. И делал всё со вкусом, с некоторым удовольствием, заразительным для всех. Бывало, привезут его с работы, мертвецки пьяного, да и скинут завёрнутым в брезент около подъезда. А ему и ничего. Проспится, зайдёт в дом, и к утру – как огурчик. Сильный был человек.
— Похоже на то, – сказал я уважительно.
— Вот загадка: сколько он ни пил, а пил он после войны много, ни в какого алкаша он не превратился. Скорее, наоборот. Когда ему уже стало за восемьдесят, выпивал он по пятьдесят граммов перед завтраком и ужином – для аппетита. И был жив-здоров. Пока не слёг, ослабев от старости. Это его и сгубило.
— В каком смысле? – промычал я, звонко обсасывая дольку лимона.
— В прямом, – заявил Платон. – Решили тогда всем ветеранам войны дать по миллиону с лишним для улучшения жилищных условий. Ну, мать моя и загорелась. И внушила, как это важно, его сиделке. А та прониклась. И перестала давать деду полтинничек перед едой, который он постоянно принимал уже лет сорок.
— И что же? – спросил я с искренним ужасом.
— Дед продержался ровно месяц. А потом помер, не дожив чуть-чуть до миллиона и своего девяностолетия. Вот тебе наглядное подтверждение того, что благими намерениями выстлана дорога в ад. А может, и в рай, в данном конкретном случае. Тем более что дед после смерти сильно поумнел.
— Это как это? – не смог не удивиться я.
— Мама, будучи в сильном расстройстве от утраты неполученного миллиона, стала разговаривать с дедовой фотографией, спрашивая у него советов по разным бытовым вопросам. И дед не подкачал. Говорил только правду, ни разу практически не облажавшись в своих указаниях, как быть, маме. И всегда делился свежими потусторонними новостями. В общем, с этой точки зрения смерть, несомненно, пошла ему на пользу.
Сказав это, Платон погрустнел и умолк.
— Чего это ты сник? – бодрым голосом сказал я. – С такой-то роднёй главное, чтобы сиделка попалась понимающая! А остальное – фигня! Вечный бич русской интеллигенции в виде алкоголизма тебе точно не грозит, с такой-то наследственностью!
Платон грустно смотрел на меня и молчал. А потом сказал:
— От деда у меня одна фамилия, потому что сошёлся он с бабушкой, когда моей матери уже было полгода. А деда по крови я никогда и не видел. Так что генетически я не герой. Да и от алкоголизма не застрахован…
С видимым отвращением Платон Бережков выпил водки. Мне стало не по себе.
«Странная всё-таки штука судьба, – подумал я. – Какие корни прорастут в твоей жизни, неизвестно. Чей там выйдет ген, чьё наследие… И что всё-таки достаётся тебе от тебя самого, а что от неизвестного деда?»
Потом я решил узнать побольше о своих дальних родственниках. И не встречаться какое-то время с Платоном Бережковым накануне уикендов, которые могли бы быть радостными.