Однажды вечером долгого дня, который Платон наполнил трудовыми свершениями, он ехал домой.
Всем видам транспорта, кроме Роллс-Ройса, который видел два раза в жизни издали и плохо разглядел, Платон предпочитал трамваи. В принципе ездить в них было неудобно, потому что их всё время трясло, раскачивало, в них стоял грохот и лязганье, а летом добавлялся нехороший запах и пыль. Но было в них одно преимущество перед другими видами доступного для граждан транспорта – чаще всего народу в трамвае было немного, а те, кто были, никуда не торопились, не болтали по мобильникам и выглядели людьми, смирившимися с тем, что Судьба отдохнула на них и отправилась восвояси. В общем, Платон чувствовал себя своим среди этих людей.
Сидя в переднем вагоне и мирно вздрагивая одновременно с его железным телом, Платон размышлял, не пора ли уже пригубить ту маленькую стограммовку коньяку, которую он заблаговременно припас для утоления жажды. Взвесив все текущие обстоятельства, Платон понял, что время пришло – жажда была, условия позволяли, возможность имелась.
Отпив половину своей стограммовки, Платон уселся поудобнее и, мерно трясясь, стал ждать, когда подействует. Вначале в животе разлилось дивное тепло. Затем трамвай остановился. Выглянув в окошко, Платон понял, что то ли спереди, на путях, то ли внутри самого трамвая случилась авария. Вагоновожатая неразборчиво сообщила из динамика, что трамвай дальше не идёт, и открыла двери. Пользователи трамвая разделились на две части – одни, предварительно безадресно выматерясь, стали выходить, другие же меланхолично остались на своих местах.
Прикинув расстояние до ближайшей остановки, где ходили троллейбусы, и вспомнив прослушанную недавно выдающуюся радиопередачу, в которой объясняли, что алкоголь проникает через гематоэнцефалический барьер только через 45 минут после принятия, Платон остался сидеть. Оставшись, он стал уже прикидывать, не пора ли ему допить остатки своего лекарства от трудной жизни, как осознал – стало что-то происходить. Вагоновожатая и кондуктор совещались, выйдя из трамвая и уставившись на его передние колёса. Неожиданно к ним присоединился водитель проезжавшего мимо троллейбуса, усатый мужчина, беспечно бросивший свой пост и всех пассажиров ради бескорыстной помощи попавшим в беду. Он предложил перестать смотреть на колёса, а, наоборот, изучить состояние трамвайной дуги. Все трое специалистов транспорта уставились на дугу. Платон подумал: «Пора!» – и уже полез было в карман, но тут решение было принято, кондуктор вернулась в вагон и твердо сказала ему: «Мущщина!». «Я», – ответил Платон от неожиданности и вынул руку из кармана. «Помогите нам толкнуть трамвай!» – велела кондукторша и пошла на выход. Пытаясь понять, в каком смысле было употреблено слово «толкнуть», Платон двинулся за ней. Остальные посетители трамвая злорадно посмотрели ему в спину. Выбравшись наружу, Платон увидел, что усатый мужчина и кондукторша собираются толкать трамвай в прямом грубом смысле слова – упершись в него руками. Вагоновожатая вернулась в кабину управления трамваем, чтобы смотреть на приборы, держась за рукоять.
Платону в двух словах объяснили, что дуга трамвая малость отошла от провода и, ежели удастся подвинуть вагон на чуть-чуть, произойдёт воссоединение, потечёт ток, всё тронется. Упершись в разные выступы, наши герои стали пытаться сдвинуть трамвай в раскачку.
«Давай, давай», – приговаривал усатый водитель троллейбуса, в котором растерянные пассажиры пытались сообразить, куда же он делся.
Платон упёрся в косяк одной из открытых трамвайных дверей и толкал что было мочи, пытаясь попасть в общий ритм. Трамвай не то чтобы не сдвинулся, но даже не покачнулся. Через открытую дверь вагона Платон мог видеть мужчину, слегка похожего на гоблина, который наблюдал бесплодные усилия наших героев и иронично усмехался. Злобно ощерясь, Платон толкал, собрав в кулак стремительно убывающие силы. Примерно так же мучились рядом усатый и кондукторша. Толку от их усилий не прибавилось. Трамвай был там же, где и прежде.
«Ну ладно, – сказал усатый и бросил толкать, – видно, ничего не выйдет». Не особенно расстроясь, он пошёл назад, в свой троллейбус.
Кондукторша и Платон поднялись в вагон, и тут – о чудо! – он загудел, затрясся и ожил. Платон уселся, впечатлённый происходящим, и нащупал заветную маленькую стограммовку в кармане.
Трамвай тронулся, Платон допил. Чувствуя себя победителем, он посмотрел в спину вышедшему на первой же остановке гоблину. «Если ему надо было до первой остановки, какого дьявола он не дошёл пешком?» – лениво размышлял Платон, чувствуя проникновение коньяка за гематоэнцефалический барьер.
Спустя два часа Платон объяснял собутыльникам: «Вот, – говорил он, – какой урок дан нам всем: даже если что-либо кажется невозможным, не значит, что это так. Приложив усилия, и ещё усилия, и ещё немного, мы получаем чудо. И невозможное становится ещё одним пунктом в богатом списке наших подвигов».