Одно время Платона стала беспокоить его душа. «Какая же она? – размышлял он. – Как выглядит? И что, главное, у меня с ней общего?» Подходя к вопросу с разных сторон, Платон чувствовал, что тело – вот оно, а душа где-то прячется, да так хорошо, что никак её ни поймать, ни увидеть.
Присев как-то на скамеечку, чтобы обдумать эту сложность, Платон не заметил, как двое молодых одухотворенных парней остановились возле него. «Хотите спасти свою душу?» – спросили они добрыми голосами. Платону вдруг представилось, что душа его сидит в страшном глухом подвале и никак не может оттуда выбраться.
«Очень хочу», – пробормотал он, потрясенный видением. «Отлично», – сказали молодые люди и вручили Платону повестку, по которой он должен был явиться на богослужение в ближайшее воскресенье.
Придя по указанному в повестке адресу, Платон обнаружил собрание человек двадцать, среди которых выделялся один с замашками начальника.
Все поприветствовали Платона и стали вести себя доброжелательно и даже предупредительно. Смущенный герой сел в уголок, но его быстро оттуда вытянули и подтолкнули к начальственному мужчине.
— Как зовут? – пронзительно глядя в лицо Платону, добрым голосом спросил мужчина.
— Платон… – только и смог выдохнуть Платон.
— Во имя Господа нашего Иисуса Христа да снизойдёт на тебя дух святой! – возопил мужчина и, что было сил, наложил ладонь правой руки на лоб побледневшего Бережкова.
Глаза Платона сами собой закрылись, но он продолжал видеть. Сначала он видел как бы мерцающее сияние, которое становилось всё сильнее, пока не стало совсем ослепительным. Вдруг сияние резко ослабло, и из него возник человек, одетый в белые одежды. Лицо его казалось молодым, хотя борода была с проседью, а голубые глаза лучились светом, почти так же, как у доктора Синельникова. «Иисус», – сообразил Платон. Иисус кротко улыбнулся, кивнул Платону и исчез.
Когда Бережков пришел в себя после яркой грёзы, ему доходчиво объяснили, что Иисус принял его, а значит, Платон Бережков, вы должны жить по закону Его и, в первую очередь, возлюбить ближнего своего. То есть всех людей, как самого себя.
Озадаченный пуще прежнего Бережков отправился домой. Примерно сутки ушли на непрерывные размышления о том, как он любит себя самого. Получалось, что физиологическая любовь к самому себе нет-нет, да и придет, а вот никакой другой любви к себе Бережков не чувствовал.
Понимая всю ответственность перед Иисусом, Платон напряг все свои силы и, придя на работу, стал испытывать братскую любовь к людям. Внешне это проявлялось в том, что говорить он стал меньше и тише, старался больше улыбаться, а смеяться перестал вовсе. Вскоре Бережков понял, что любить людей он может только три дня в неделю, в оставшиеся четыре на любовь у него нет никаких сил.
Платон обратился к собратьям по вере, но те заявили, что он должен обращаться напрямую к Иисусу и меньше грешить. Иисус, между тем, больше не показывался, видно, для Бережкова с его слабой любовью второе явление было бы слишком большой честью.
С горя Бережков хотел было напиться, но вспомнил, что собратья по-доброму, мягко, но всё-таки осуждают пьянство.
Так, в борьбе за любовь, прошёл год. Три дня в неделю Платон любил людей, четыре дня не любил. От своей борьбы он похудел и осунулся.
Когда Бережков понял, что конец близок, то пошёл сдаваться в районную поликлинику. «Пусть моё тело достанется науке, – думал он. – Может, они разрежут его на кусочки и поймут, почему я не могу любить людей, а может быть, найдут ту самую, сокровенную мою душу».
Сидя в очереди перед кабинетом терапевта, Бережков разговорился с моложавым мужчиной и поведал ему своё невыносимое горе.
«А вы станьте буддистом», – посоветовал Бережкову рассудительный мужчина. «Эти ребята сосредоточились на другой заповеди Христа – не убий, – продолжал он.– А не убить, согласитесь, всё-таки проще, чем любить этих, порой невыносимых, людей».
Словно каменная плита упала с груди Платона, словно тупик обратился в тоннель со светом в конце.
Платон тут же перешёл в буддизм и за всю последующую жизнь так никого и не убил, хотя иногда именно убийство казалось лучшим решением проблемы.